ФИЛОСОФИЯ БОЛИ — часть 3
В чём же заключается опасность? Опасности подстерегают нас повсюду, и они заключаются не только в широко обсуждаемой (и осуждаемой) разнице в доступности культурных сокровищ и нетленных произведений для различных классов и слоев общества. Эта разница увеличивается по мере роста социального расслоения на бедных и богатых. Как я уже сказал, я не вижу прямой связи между богатством в социально-экономическом плане и тем богатством, которое выражается причастностью, знакомством и использованием жизненно важных символических ресурсов: на этом поле богатый может оказаться бедным и наоборот. Опасность, на которую я хочу указать, другого рода и не поддаётся статистическим выкладкам. Она состоит в том, что люди нашего времени боятся всего серьёзного. Шведский кинорежиссёр Рой Андерсон описал это так: «Говоря о серьёзности, я подразумеваю серьёзное отношение к вещам, ответственный подход, желание докопаться до главного, а вовсе не кислую мину на лице и отсутствие чувства юмора. Я думаю, что наше бытие и всё наше общество во многих смыслах определяется боязнью серьёзности и ненавистью к качеству. (…) Напоминания о серьёзности и качестве редки, неудобны и неприятны, поскольку заставляют нас увидеть, насколько мы поверхностны и невнимательны. Они вызывают у нас агрессию». (Andersson 2003:17-18).
БОЛЬ И ПРИНУДИТЕЛЬНЫЙ ВЫБОР В ОБЩЕСТВЕ ВОЗМОЖНОСТЕЙ
В сегодняшнем западном обществе распространено представление, что индивид – а в наттти дни всё начинается и заканчивается именно индивидом – более всего нуждается в свободе, то есть в личной самореализации. Так понятая и практикуемая свобода вызывает множество проблем, связанных, в частности, с возникновением и переносом боли. Развитие, которые мы наблюдали в последние десятилетия, привело к различным социальным патологиям Каковы причины этих патологий?
Моё утверждение, которое лишь частично объяснит ситуацию, заключается в том, что очень многие патологии являются следствием принудительного выбора в обществе возможностей. Все патологии, связанные с переутомлением, неспособностью к действию, тревогой и депрессией, можно назвать непредусмотренными последствиями социальных условий, которые обычно воспринимаются как источник положительного влияния, а именно – свободы самореализации личности. Условия, о которых я веду речь – это мобильность, гибкость и способность к переменам. Перемены являются символом эпохи. Господствующая идеология нашей эпохи, неолиберализм, утверждает, что перечисленные условия являются оптимальными условиями для реализации свободы, однако я осмелюсь утверждать обратное: навязывание этих условий индивиду и вынуждение его постоянно делать выборы, правильные выборы, и постоянно меняться, чтобы новые выборы приходили на смену старым, приводит к несвободе скорее, чем к реальной свободе, и к переутомлению и принуждению себя скорее, чем к развитию креативности и индивидуальности. А кроме того, личность/идентичность человека понимается теперь не как свободное выражение его сущности, которая является постоянной и не подвержена изменениям во времени. О нет, идентичность — как рассказывают нам всевозможные социологи, умеющие держать руку на пульсе, — это нечто сконструированное, текучее, пластичное и вычурное, неоднородное и многомерное (идентичность умножается вместе с социальными ролями и аренами и т.д.). Но и эта новообретённая «свобода» непрерывного творения себя имеет, как мне кажется, свою цену, которую мы сейчас обсудим
Дело не в том, что вследствие такого развития люди становятся более эгоистичными и менее альтруистичными. Вовсе нет. Скорее, эта оппозиция нейтрализуется в том смысле, что общество возможностей вынуждает индивидов заниматься хищнической эксплуатацией себя, что вредит не только самому индивиду, но и его способности заботиться об окружающих, а также к истощению ресурсов вовлечённости, инициативы и сил, которые могли бы быть направлены на других, особенно тех, кому требуется помощь. Давление общества на личность – изменись здесь, изменись там — становится внутренним и индивидуальным, то есть превращается в непосредственное, беспощадное и безостановочное давление на самого себя. При этом здоровое самоутверждение, психическая и эмоциональная забота о себе, внимание к собственной уязвимости и болевому порогу угнетаются, и тем самым теряется способность заботиться о других. Потому что эта способность направлена как на себя, так и на окружающих. Забота по отношению к себе выражается в том, как индивид относится к себе в широком психологическом смысле; какие требования он предъявляет к себе, каких выборов, свидетельствующих об успешности, он ждёт от себя, каким из своих потребностей он отдаёт предпочтение, а какие отвергает, заглушает и вытесняет.
Быть счастливым или успешным (есть ли разница?) стало требованием, и каждый считает, что у него есть на это право. В современном западном материально благополучном обществе у людей, вне всякого сомнения, есть все возможности для самореализации – это исторический факт. Возможности всё расширяются, становятся буквально безграничными, им несть числа, нужно всего лишь правильно выбрать. «Всего лишь»? Расширение возможных альтернатив усиливает также принуждение к выбору. Высота, с которой вы можете упасть, становится больше, а страховка всё менее надёжной. Вам придётся нести последствия своих выборов. Разве это не справедливо? Разве в этом есть что-нибудь неправильное? Разве это не прогресс в области достижения свободы и ответственности?
В некотором смысле да, но в других смыслах определённо нет. Теперь, когда ушли в прошлое коллективность и великие истории, когда индивид «свободен» от ига трад иций и религии, и ему больше не нужно идти по стопам родителей, и когда старшее поколение перед лицом младшего отрекается от авторитета, мы часто не замечаем тёмных сторон освобождения в индивидуалистическом понимании. Но они никуда не исчезают и продолжают существовать на уровне психосоматики: именно на этом уровне накапливаются и хранятся все отрицательные последствия, как правильно, так и неправильно понятые и оцененные самим индивидом и обществом
Многие очень неплохо справляются со всеми трудностями, свойственными жизни в обществе перемен и принудительной свободы выбора. Мы можем найти множество примеров, доказывающих, что необходимость отбросить прежний опыт и приобрести новый часто обогащает личность и является источником роста и удовлетворения, то есть даёт шанс открыть новые стороны своей личности. Шанс, который редко давался в прежние времена. Поэтому часто случается совпадение между требованиями динамичной трудовой жизни и внутренней потребностью в стимуле. Важно также упомянуть, что многие отлично справляются с трудностями в случае кризиса или серьёзной неудачи – благодаря не только собственным ресурсам, но и бескорыстной помощи друзей, коллег или партнёра. Таким образом, существует населённая промежуточная область между индивидом и предприятием, учреждением, и в этой области находится множество тех, кто готов поддержать тебя и помочь, если ты потерпел неудачу. Может быть, вполне естественно, что эта поддержка, равно как и такой взгляд на вещи, не достигает страниц газет и не становится темой научно-популярных исследовании В феномене, о котором мы сейчас говорим, есть что-то тайное, по контрасту с явными и часто обсуждаемыми проблемами, как, например, булимия или ано- рексия среди молодёжи и употребление прозака успешными людьми среднего возраста. Всё, что идёт хорошо, все проблемы, которые удалось предотвратить, находятся в тени по сравнению с областями жизни, где всё идёт наперекосяк.
Другими словами, в обществе возможностей как на уровне индивида, так и на уровне коллектива есть много примеров успешного решения проблем Однако не это является темой данной книги. Мы исследуем процессы возникновения, переноса и выражения боли. Поэтому давайте вернёмся к нашей теме, потому что нам есть ещё что сказать
Позвольте мне называть вещи своими именами. Я ищу признаки усиления факторов, заставляющих индивида всё сильнее ощущать свои собственные и социальные требования о самореализации как бремя, которое является причиной серьёзных психологических нагрузок Когда ты должен быть счастлив и успешен потому, что так надо, с приобретённой свободой происходит что-то странное, чего не происходило в прежнем обществе, с прежними π о калениями: увеличение свободы приводит к увеличению нагрузок С этим связаны многие тенденции, на которых я тут не смогу остановиться подробно. В частности, за два последних десятилетия развитые страны перешли от общества всеобщего благосостояния к минимальным пособиям на основании новой идеологии о том, что каждый сам виноват в своих проблемах и должен сам себя спасать, так что человек, оказавшийся безработным и живущий на социальное пособие, чувствует себя обязанным как можно скорее выбраться из этой ситуации. Таким образом, базовые условия человеческого существования, в особенности уязвимость и зависимость, повернулись к человеку отрицательной стороной: бьтгь нуждающимся, испытывать потребность в посторонней помолщ и заботе стало сомнительным с моральной точки зрения. Мы стремимся как можно меньше находиться в этом состоянии и не позволить обществу подливать масла в огонь. Зависимость и уязвимость всё больше ассоциируются с позором, с демонстрацией чего-то постыдного, что нельзя не только показывать, но и вообще иметь.
Норвежский психиатр Финн Скордерюд указывает на связь между переменами в культуре и изменением чувства стыда. Сейчас традиционная мучительная стыдливость постепенно исчезает. Однако «рассказ о западной культуре – это не повесть об утраченном стыде, но скорее повесть о переносе стыда». Эта формулировка укладывается в нарисованную мной картину. Скордерюд подчёркивает, что самое важное изменение и перенос происходят из области коллективной нормы в область индивидуальной. Перенос стыда не означает, что стыд пропадает, скорее «пропадают слова для него. Стыд становится более молчаливым и одиноким. Он становится менее отчётливым» (Skafderud 2001:49)· Почему менее отчётливым? Основная причина состоит в том, что в наш век озабоченности саморазвитием идеалы и предпосылки стали очень размытыми Ведь что такое на самом деле самореализация? Что такое аутентичность? Существуют ли общие для всех и несомненные эталоны? Как мы можем убедиться, что достигли самореализации?
Здесь не существует простых ответов, способных развеять сомнения индивида относительно собственных достижений, не говоря уже о самом фундаментальном сомнении: достаточно ли я хорош? Ситуация, и правда, запутанная и неоднозначная. С одной стороны, многое указывает на то, что уровень самореализации в той форме, о которой мы говорим, возрос, а в результате увеличились также индивидуализм, субъективизм и релятивизм Несомненным доказательством верности этого утверждения является трудность и почти невозможность критики чужих поступков и выборов в наше время. Какое право я имею критиковать примятое тобой решение, твои предпочтения, ценности и идеалы? Выраженная критика с позиций морали, особенно осуждение (например, чрезмерного личного потребления других людей), в наши времена всё больше считаются морализаторством, патернализмом, чего никто не согласится терпеть. Подумать только – кто-то без приглашения приходит и вмешивается в мои личные дела и решения! В наши дни предосудительно не то, что подвергается критике со стороны. В на тли дни предосудительна сама критика! Мы не можем позволить себе критиковать чужие действия. Возможность критики и внесения корректив подорвана индивидуализацией в целом и идеалом аутентичности в частности Дело в том, что связь между человеком и его делами стала настолько тесной — и нормативно, и по олдущени- ям, – что их уже невозможно разделить. Критика практически приравнивается к нападению.
Однако такая культурологическая перспектива являет собой не всю картину. С помощью Скордерюда мы можем увидеть, это запрет на критику ещё не означает потери стыда в нашей культуре. Внутренняя структура стыда остаётся нетронутой: нам стыдно за себя перед другими Однако всё остальное меняется, а именно – все три инстанции, которые составляют и определяют структуру стыда в психологическом смысле Этими тремя инстанциями являются: личность, окружающие люди и культура, которая обеспечивает контакт между ними. Современная культура открыта. Следовательно, у нас появляется больше возможностей, бесконечное количество альтернатив – но становится меньше незыблемых столпов, меньше ясности, меньше однозначности и объективности, и как следствие мы имеем менее чёткие границы. Как и в прежние времена, стыд, по словам Скордерюда, является «аффектом, который, сознательно или бессознательно, подпитывается расхождением между идеальным и реальным образом себя. Стыд порождается несоответствием между тем, каким меня видят, и моим олдущением от себя» (Skarederud 2001:49)· Радикальная открытость культуры, её пористая субстанция, принятая ею роль плавильной печи всего нового, источника всяческих изменений оставляют личность наедине с собой выбирать культурные вехи и определять масштабы, с полным осознанием того, что все эти надличностные точки опоры сами находятся в постоянном изменении и не дадут личности почвы под ногями в постоянной работе над самореализацией, в попытке оценить её успешность. Ни у одной из сторон нет ответа. Когда культура, вслед за окружающим нас со всех сторон рынком, предоставляет нам всё новые возможности, как портфели акций, вместо того, чтобы давать ответы и определять масштабы, предоставленная самой себе личность постоянно наталкивается на напоминания о собственной уязвимости и зависимости, о своём одиночестве в муках выбора. Постепенно становится очевидно, что успешность и способность решать проблемы невозможно развить в полной изоляции. Независимость и самостоятельность дают трещину, поскольку они не являются основой, они не существуют сами по себе, а стоят на плечах глубинных и фундаментальных базовых условий. Эти условия делают очевидным тот факт, что проект самореализации на единственно индивидуалистической основе – всего лишь иллюзия, опасная самоуверенность. Подрыв этой самоуверенности может оказаться болезненным и вызвать стыд, подпитанный неспособностью реализовать свой предполагаемый потенциал. Нам стыдно скорее перед собой, нежели перед другими. Этот стыд принимает форму внутреннего конфликта и выражается в отрицании себя, в попытке ввести жёсткий контроль над собой, ведущий к нарушениям питания, садомазохизму, злоупотреблению пирсингом и другим формам физического и психического самоистязания. Всё это гораздо чаще проистекает от внутренних конфликтов с самим собой, чем от конфликтов с окружающими людьми или всем обществом. Конфликты с обществом случаются скорее в результате успешной самореализации (вспомним «Самоубийство» Эмиля Дюркгейма[1]).
[1] В социологическом исследовании Самоубийство» к объяснению злого явления с анализом эмпирических данных, послуживших: основой для теоретической Гипотезы. С целью опровержения теорий, согласно которым самоубийство объяснялось климатическими, географическими, биологическими, озонными, психологическими или психсотатологическими факторами, Дюркгейм проводит сбор и анализ статих^гических данных, характеризующих динамику самоубийств в различных европейских странах. Он считал что только социология способна, объяснить различия в количестве самоубийств, наблюдаемые в разных странах в разные периоды. В качестве альтернатииного объяснения Дюркгейм выдвинул предположение, что самоубийство – социальный факт, продукт тех значений, ожиданий и соглашений, которые возникают в результате общения людей друг с другом.
Во времена стремительных и значительных социальных перемен, когда личность не имеет возможности хоть как-то повлиять на происходящее и постоянно подвергается вторжениям перемен в свою частную жизнь, становится очень ажио найти хоть что-то, поддающееся контролю. Власть над чем-то позволяет нам забыть о чувстве собственного бессилия, возникающем от того, что происходящие в обществе перемены формируют нас, тогда как мы не в состоянии формировать их. И мы готовы платить высокую цену за возможность контроля, даже если ценой будет устранение от внешнего опасного мира и сосредоточение на личном, близком, своём собственном Этот процесс имеет два признака: потеря интереса к политике и нарциссизм. В такой ситуации самым естественным объектом внимания становится собственное тело. Ведь оно безраздельно принадлежит нам, оно и является нами. Адепты «искусства голодания», о которых пишет Скордерюд, являются характерным примером описываемого феномена. Анорексичная девушка, проходя мимо ресторана, где посетители безостановочно запихивают в себя жирную еду, распирающую их тела, может испытывать чувство собственного превосходства и власти, а в посетителях ресторана видеть слабость. Формировать тело, контролировать его, победить желания и их власть над нами и установить волевой контроль над естественными биологическими потребностями – большинство людей считают, что это их собственный выбор, на фоне всего навязанного, всего, чего они не выбирали, но что управляет их жизнью. Люди, страдающие нарушениями пищевого поведения, устанавливают строжайший контроль над своим телом, которое подвергается наказанию — или получает вознаграждение, в зависимости от типа нарушения, – за свою навязанную и искусственно созданную преданность своему владельцу. Такая повышенная потребность в самоконтроле – свидетельство того, что что-то другое совершенно не поддаётся контролю, и контроль над телом является всего лишь необходимой компенсацией, демонстрацией власти, прикрывающей собственное бессилие.
Сопоставляя это с описанными выше тенденциями подросткового насилия, можно предположить, что жестокость по отношению к другим идёт рука об руку с жестокостью по отношению к себе. Неспособность заботиться о других всегда соседствует с отсутствием заботы о себе. Жёсткость в отношениях, часто интерпретируемая (и осуждаемая) как цинизм, проистекает от жёсткости по отношению к самому себе, то есть, если заглянуть глубже, от отрицания и вытеснения собственной уязвимости. Потому что как чужая, так и своя собственная уязвимость приравнивается к слабости. А нынепший мир нетерпим к слабости, потому что этот мир основан на выживании, а для того, чтобы выжить, нужно быть сильным и уметь бороться. Но не стоит торопиться с выводами и выносить приговор такому взгляду на наше общество, в котором якобы господствует эгоизм Разумеется, я считаю, что подростковое насилие такого типа, который описан на примере происшествий в Германии, подлежит осуждению и наказанию. Разумеется, виновные должны нести ответственность за свои действия, и ни один критический анализ социума не отменяет их вины. Всё это так.
Однако после того, как будет высказано порицание и оглашён приговор, мы спросим себя: почему? Следуя обозначенной мной перспективе, вполне логично будет в качестве одного (из многих возможных) объяснения этим случаям насилия выдвинуть версию о переносе психической боли. Нам известно, что во многих случаях подростки, совершившие акт насилия над другими, занимались также самоистязанием. В обоих случаях речь идёт о переходе границ, упразднении их. В самом крайнем случае подросток уважает только те границы, которые он сам установил, которые он выбрал. С этой точки зрения такие подростки могут служить иллюстрацией к гораздо более важному и распространённому феномену, чем просто подростковая преступность и её причины, а именно – тому, что в нашем обществе происходит повсеместное снижение уважения к границам любого рода, кроме тех, что люди сами выбрали для себя и установили. Мы признаём только то, что мы можем выбрать и отменить по своей воле.
В эпоху неолиберализма и господствующей тенденции к превращению всего общества и всех социальных процессов в один большой рынок, где всё покупается и продаётся и всё считается товаром, капиталистической экономике требуются слабые или, говоря на языке психологии, гетерономные (управляемые) люди. Из этого следуют две вещи. Во-первых, есть опасения, что индивиды в стремлении соответствовать требованиям о постоянном изменении (в том, что касается образования, работы, личной жизни)могут начать рассматривать других людей скорее как средства, нежели как цель. Во-вторых, чрезмерно гибкий, умеющий приспосабливаться и всегда готовый меняться индивид, о котором мы ведём речь, может начать относиться не только к другим, но и тс самому себе как к средству достижения целей, которые являются не его собственным целями, а всего лишь усвоенными задачами участников рынка, навязанными рекламой Реклама усиливает тенденцию к восприятию человека и всего человеческого – потребностей, целей, фантазий, желательно мимолётных и подлежащих немедленному удовлетворению, – как товаров, которые продаются и покупаются на рынке В конечном счёте само бытие станет товаром, цена на который будет определяться спросом С точки зрения критика тот индивид, который лучше всего приспособлен и подготовлен к изменениям — который во всех своих потребностях и проявлениях является таким же гибким, как непрерывно меняюлщйся окружа- юпщйся митр, за которым он следует по пятам, – оказывается в то же время самым несвободным, лишённым автономии и слабым человеком. Этот индивид не только готов воспринимать других людей как средства и поэтому относиться к ним безжалостно, но и сам делает своё тело и психику предметом столь же жестокого обращения.
В такой ситуации отношение к себе приобретает характер хилцшческой эксплуатации. Такая эксплуатация порождает боль, с болью необходимо справиться в духе времени – удалить её, а для этого требуется контейнер, подходящий объект переноса в окружающем мире Короче говоря, боль создаёт внутри индивида давление, отражающееся на его отношениях с другими людьми и со всем миром. И если другие по каким-то причинам недоступны д ля переноса, или индивид проявляет подлинную заботу о них, боль находит выход в отношении к самому себе и как следствие в различных типах саморазрушительного поведения.
Провокационный вопрос: видите ли вы параллель между подростком, имеющим проблемы с алкоголем и предающимся мазохизму; режущим собственную кожу ножом и принуждающим себя в этот раз сделать порез чуть больше, чуть глубже, чем в предыдулщй, – и офисным работником, который идёт всё быстрее и даже переходит на бег, в тысячный раз глядя на часы: успею ли я на самолёт, попаду ли я на важную встречу, смогу ли я подписать контракт для своей фирмы, что скажет начальство, если всё пойдёт прахом, сколько часов я спал на этой неделе и когда в последний раз выбирался куда-то с детьми? Видите ли вы двух современных людей, живущих бок о бок в современном обществе, но разделённых пропастью, судя по всем внешним признакам, указывающим на статус и успешность? А может быть, и нет никакой пропасти? Может быть, это отец и сын?
Конечно, каждый из них находится на своём уровне, они принадлежат к совершенно разным кругам, у них разные цели, и говорят они на разных языках. Они – слабый и сильный. Отщепенец и успешный бизнесмен в расцвете лет, для которого нет ничего невозможного. Верьте в это, если вам так хочется. Но настолько ли они разные? Нет ли в них чего-то похожего? Например, того, что оба ведут хищническую эксплуатацию себя, всё время давят на себя, проявляют жёсткость по отношению к себе, третируют себя – в единстве тела и психики – и как следствие закаляются и терпят всё больше жестокости Им требуются всё более сильные стимулы, чтобы «поймать кайф», вчерашние излишества и выход за рамки кажутся уже недостаточными, и они переходят всё новые и новые границы в погоне за ощущением драйва. Возможно, мы чувствуем нечто похожее, карабкаясь по карьерной лестнице, когда предыдущий успех необходимо превзойти, преодолев ещё большее препятствие, проявив больше дерзости, пойдя на больший риск конечно, многое поставлено на кон, но ведь это необходимо, чтобы чувствовать себя живым. Сколько ещё я продержусь? Насколько выше своей головы я смогу прыгнуть, насколько я смогу превзойти вчерашние рекорды и достижения?
Вызывайте боль в своей жизни. ТЬрпите её. Не открывайтесь перед другими – перед их болью, которая вас не касается, и перед той болью, которую они могут перенести на вас, если вы не оградите себя. В любом случае стратегия одна: стать жёстким – нечувствительным как к той боли, которую причиняют вам другие, так и к той, которую вы причиняете себе сами. Боль – признак того, что вы живы. Но быть живым и продолжать жить не связано с болью как таковой Это связано со способностью терпеть боль, а точнее — стремиться всё время делать всё возможное для того, чтобы успешнее выдерживать её. Болевой порог — моя способность терпеть боль Жить значит быть способным чувствовать боль, поэтому я должен терпеть боль и таким образом терпеть жизнь Таким образом, дело вовсе не в отрицании боли или вытеснении её из жизни Вовсе нет, дело в контроле, в успешности, которая стала так важна во всех областях жизни: необходимо научиться брать в свои руки контроль над собственной чувствительностью к боли, постепенно отодвигать ту границу, за которой боль становится нестерпимой. Вчера эта боль была невыносимой, а сегодня я легко могу её вытерпеть И всегда остаётся пространство для дальнейшего продвижения
Другими словами, мы готовы признать, что мы уязвимы, пусть и чрезвычайно неохотно. И после этого мы начинаем подавлять свою уязвимость, смещая болевой порог. Мы всё отодвигаем его, пытаемся взять над ним контроль, сами определить его власть над нами и значение в нашей жизни.
Соответствует ли эта картина реальнос ти? Ведь серьёзные директора союзов предпринимателей рассказывают нам, что норвеж цы – нация нытиков, что мы чуть что начинаем жаловаться на болезни и переутомление и почти неспособны терпеть, что весьма плохо сказывается на продуктивности работы в нашей стране и влечёт за собой дополнительные расходы для госбюджета и системы здравоохранения. Не пора ли, чтобы кто-то разобрался с причинами социально- экономических катастроф, вызванных любовью нашей нации к больничным?
Правда ли, что наша способность терпеть боль стала ниже, чем раньше, и ниже, чем должна быть в соответствии с некими нормами, которые должны быть установлены в один прекрасный момент?
Или же мы терпим больше, чем раньше, в том смысле, что мы сами загоняем себя, ведём хищническую эксплуатацию собственных ресурсов, чтобы достичь чуть-чуть большего, как та струна, которая вот-вот лопнет: мы и натягиваем эту струна, и сами являемся ею. А может быть, всё не так просто, и эти два утверждения не противоречат друг другу?
Я думаю, что одно не исключает другого. Я не обладаю достаточной компетентностью, чтобы рассуждать о причинах учащения выхода на больничный. Директор союза предпринимателей, а также его единомышленники в бизнесе и политике несут недвусмысленное послание, даже если диагноз, на котором оно основано, ошибочен. Их послание заключается в том, что каждый из нас должен требовать от себя большего, должен добиваться большего, выжимать из себя больше, чем сейчас. Офисный работник, которого мы изобразили выше, прекрасно иллюстрирует это послание: он понял и принял его к исполнению, оно стало частью его менталитета, что непременно будет иметь далеко идущие и совершенно непредсказуемые последствия для его здоровья.
Как уже было сказано, многие прекрасно справляются с описываемыми мной трудностями. Моё исследование ограничивается теми случаями, когда личности не хватает ресурсов справиться с возникающей болью, в том числе под давлением господствующей идеологии нашей эпохи, согласно которой со своими проблемами надо справляться самостоятельно. Сказать другому: «Мне больно, я уязвим», – значит признать своё поражение, проявить слабость, которую каждый из нас стремится скрывать и отрицать.
В последние годы появилось много документальных подтверждений следующего феномена. Среди обращений к психиатрам и помещен™ в специализированные клиники растёт доля пациентов, относящихся к категории «успешные мужчины в расцвете лет», имеющих высокий социально-экономический статус и сломавшихся под совокупным давлением карьерных и семейных обстоятельств. Этот феномен является частью общей картины, объясняющей нам его социальное значение. Что же это за картина?
Тенденция социального развития, о которой я говорю, заключается в том, что способность к переменам приходит на смену выносливости и цельности как важнейшая способность, поставленная во главу угла (особенно если рассматривать личность как работника); это тенденция к хищнической эксплуатации себя ради того, чтобы идти в ногу со временем и быть конкурентоспособным. Когда сегодня фирмы ожидают от сотрудников лояльности (очень важное достоинство), они имеют в виду лояльность по отношению к экономическим целям повышения производительности и увеличения прибыли либо лояльность по отношению к краткосрочным проектам или коллективу, который в любой момент может быть сокращён или переведён на работу в другую страну. Английские термины downsizing и outsourcing1 становятся определяющими для всё большего числа предприятий в различных секторах и обесценивают лояльность как долгосрочное обязательство по отношению к стабильным предприятиям (см. Бауман 2004). «Повышение конкурентоспособности» (к которому призывал Виллок2 в прежние годы) перестало быть средством для достижения цели и само превратилось в цель, в категорический императив, которому должен подчиняться каждый. Невероятная скорость структурных изменений в условиях современного гиперкапитализма является молчаливым, но могущественным источником описанных требований, которым индивиды должны соответствовать наилучшим образом, причём каждый за себя и сам по себе Основным последствием индивидуализации в наше время стало то, что, как причины, так и симптомы (опускошенность, одиночество, бессилие, апатия, потеря смысла и депрессия) представляются скорее индивидуальными, нежели политическими и структурными, то есть считаются порождёнными самой личностью, которая одна виновата в своих проблемах и заслужила их своей слабостью, невнимательностью или «неконструктивными» решениями. Как говорил социолог Ульрих Бек[1], в нашем обществе системные экономические противоречия и конфликты преобразуются в личные и биографические «ошибки», в неудачи, за которые каждый должен благодарить – и порицать — себя сам.
г Сокращение а тога para и привлечение, внешних ресурсов для решения проблем (англ.), в бизнес-языке также употребляется прямая транслитерация; даунсайэинт и аутсорсинг.
г Виллок, Коре Исааксен (Wfllnrh, Kite Isaacbaeo) (род 1928) – норвежский государственный и политический деятель, в т.ч. премьер- министр Норвегии с 19В1 по
[1] Бек, Ульрих (Beek, Ulrich.) (род. 1944) – германский социолог и политический философ, профессор Мюнхенского университета и Лондонской школы экономики, автер концепций «рефлексивной модернизации» и «общества риска».
Это даёт нам следующую картину. Прежние поколения тошнило от авторитетов и дисциплины, которая мешала им ставить и преследовать свои собственные цели и идеалы, тогда как нынешнее поколение возможностей топшит от необходимости выбирать из целого моря альтернатив. Обратной стороной свободного выбора является принудительный выбор. Излишек возможностей в современном обществе — выбирай любое образование, любую профессию, любой образ жизни, любую идентичность, всё чтоугодно, учитывая свойственное рынку непрерывное расширение ассортимента, – это не проблема роскоши, как хотелось бы думать. Ставшее нормой требование релизовать свои умственные способности и нести ответственность за свою жизнь (жизнь понимается при этом как постоянно обновляклцаяся сумма всех сделанных выборов) очень быстро превратилось в тяжкое и вездесущее бремя, порождающее множество патологии. Тех, кто принял это требование, от него тошнит. Датский социолог Расмус Вилли[1] говорил в связи с этим о «внутреннем трибунале, на котором индивид должен защищать свои недостаточные способности и умения перед лицом общества и его ожиданий». Вопрос в том, не является ли эта работа по самооправданию достаточно изматывающей сама по себе? Вот что пишет Вилли
«Повсеместно следующее за нами страдание от опосредованности (по Гегелю, Leiden an Unbestimmtheit[2]), вызванное необходимостью выдерживать изменения, которые становятся единственной постоянной вещью в мире, всегда находиться в движении, следовать изменениям всего, в том числе и собственной жизни, собственной личности, теперь выходит на первый план и помещает индивида в ситуацию недостаточности , подвергая его личность эрозии. Необходимость поддерживать иллюзию, что всё возможно, приводит личность к полному душевному истощению» (Willig 2002:17).
Мы уже догадываемся, какую цену нужно платить за самореализацию в нынешнем мире. Теперь, когда мы сами несём за себя ответственность, фокус внимания — требования, психическая и ментальная энергия – направлен на индивида, а не на освобождатоддие нас от ответственности и служащие страховкой коллективные устои и связи, на которые в прежние времена мог в большей или меньшей степени опереться индивид. Раньше люди могли быть уверены в собственной идентичности, своих социальных ролях, своём достоинстве – и ощущали их как нечто относительно стабильное, устойчивое, не подверженное внезапным изменениям. Теперь же ориентация индивида изменилась с точностью до наоборот – и всё внимание направлено на себя и свои ресурсы. Свобода выбирать оборачивается принуждением делать правильные выборы, страхом ошибиться в выборе и проиграть в очной ставке с конкурентами, которые никогда не ошибались сами.
Изменение менталитета, которое я здесь описываю, нашло отражение и в практике психотерапевтов. С моей точки зрения это как нельзя лучше свидетельствует о глобальных изменениях в культуре. Концепция Фрейда о личности, испытывающей чувство вины и муки совести и страдающей от невроза, вызванного конфликтом между желаниями пациента и принятыми в обществе нормами, постепенно пропадает как из теории, так и из терапевтической практики Люди сегодня уже не ориентируются на границы дозволенного и запрещённого, для них существуют границы возможного и невозможного. Каждый должен сам выяснить, что окажется для него возможным, а что нет, в зависимости от его способности брать инициативу в свои руки в мире, где «всё» считается возможным, нужно только не упускать момент и полностью использовать свои внутренние ресурсы Общество, или «система», не виновато в ваших неправильных решениях или упущенных возможностях; вы сами кузнец своего счастья или несчастья
[1] Дат. Willig, Rasmus.
г Страдание от неопределенности: (нем.).
Наши современники свободны от морали втом конвенциональном понимании, которое господствовало во времена Фрейда. Страх внешнего принуждения в форме введённых сильными авторитетами запретов сменился боязнью подвести самого себя, страхом своей ограниченности Расширение возможностей и возросшая роль личной инициативы практически во всех областях жизни означают, что человечество припшо в движение. Ничто не остаётся неизменным. Природа — как внутренняя, так и окружающая — перестала быть неизменным эталоном и последней инстанцией, и больше не существует постоянной нормативной точки отсчёта, носящей трансцендентный характер, — например, в форме Бога, устанавливающего моральные нормы и следящего за их соблюдением В этой связи французский социолог Ален Эренберг[1] замечает, что «депрессия – это форма меланхолии в обществе, где все равны и свободны; депрессия – это болезнь демократии и рыночной экономики par excellence[2]» (Ehrenberg 2000: 125). Депрессия – это неизбежное следствие и обратная сторона развития человеческой цивилизации и достигнутого в результате суверенитета личности; это болезнь человека, парализованного возможностями и неспособного действовать, а не того, кто действует неправильно с моральной точки зрения. По мере того, как слабеют моральные формы принуждения (основанные на конфликте между индивидом и обществом, и здесь мы снова должны вспомнить Фрейда), набирают силу интрапсихичвские формы принуждения, когда субъект принуждает к чему-то сам себя. Масштаб депрессии задаётся не надличностными идеями
0 справделивости, но способностью личности к действию; не страданием под игом внешних авторитетов в мире, где столь многое запрещено и находится за 1ранью дозволенного, но проявленным несоответствием индивида требованиям принимать оптимальные решения в мире, где всё разрешено и возможно. В таком понимании способность к действию – это присущее каждому конкретному индивиду качество, доступное измерению извне и оценке окружающими.
На этом фоне депрессия выглядит как болезнь самоопределения и практической автономии. Тезис Сартра о том, что мы обречены на свободу и что мы — это то, что мы делаем, что наши действия всегда определяют нас, некогда казавшийся столь дерзким, стал очень точно определять общество в век индивидуализации. Идеал аутентичности, рассмотренный скорее в эстетическом аспекте, чем в этическом, и истолкованный в духе конструктивизма как непрерывное инсценирование, уже потерял свою историческую остроту и укоренился в рекламе как общепринятый. Скоро уже не останется продукта, который не будет символизировать собой идентичность покупателя, владельца или пользователя, сигнализируя тем самым о его статусе и личной идентификации Идеал уникальности и идентичности каждого индивида быстро сделал блестящую карьеру в обществе потребления. Воинствуюлщй, атеистический экзистенциализм Сартра с его издевками над формирующими наше самосознание и наши решения традициями, уел о ностями и классовыми предрассудками (в том числе ненавистным ему мещанством) произвёл фурор в сороковых – пятидесятых годах двадцатого века. Индивидуализм наших дней далёк от такой провокационности. Он соответствует времени и неотделим от него. Сегодня провокационным показался бы взгляд, диаметрально противоположный сартровскому. отдавать предпочтение коллективу, а не индивиду, ставить обпщость, традиции и опыт выше индивидуальности, момен- тальности и оптимизации переживаний.
Подведём итоги. Пока вопрос стоял так: •«Можно ли мне сделать это?», – при переходе границ дозволенного можно было до какой-то степени винить в этом общество. Именно общество устанавливало границы для действий индивида. Поэтому классический невроз по версии Фрейда включал в себя элемент направленной вовне агрессии, противостояния индивида тому, что принято в обществе. Теперь формулировка вопроса изменилась: «Смогу ли я сделать это?», — и агрессия, возникающая в результате неправильных действий, которые приравниваются к неправильным решениям, направляется не вовне, а внутрь. И это совпадает с изначально принятым в психологии определением депрессии: депрессия — это аутоагрессия, нападение индивида на самого себя. В наши дни депрессия имеет свойство усиливать неспособность к действию, которая и является её причиной.
Идея о том, что мы проживаем свою жизнь в постоянном процессе создания себя, что мы являемся своего рода антрепренёрами, стала своего рода идеологией. Говоря о пяти неотъемлемых базовых условиях существования (зависимость, уязвимость, смертность, хрупкость отношений и экзистенциальное одиночество), я π клался продемонстрировать, что эта идея не несёт полной правды о человеческом существовании. Восприятие этих базовых условий формируется не только самим индивидом, но и культурой, к которой он – как и все мы – принадлежит. Совместно с культурой и посредством культуры индивид принимает или отрицает эти базовые условия, видит в них смысл или оценивает их негативно и решает бороться с ними или контролировать, признавая их реальность только для окружаюлщх в попытке избавить себя от необходимости подчиняться им и следующего из них дискомфорта. В социальной действительности непосредственно переживаемое, то есть субъективно правильное, гораздо важнее, чем философски правильное Представление о том, что во всех без исключения случаях мы сами отвечаем за всё происходящее с нами и что нашей жизнью управляют только наши собственные решения, с помощью которых можно объяснить все события, демонстрирует определённую социологическую правдоподобность за счёт того, что всё больше людей верят в эту идею, пользуются ей для интерпретации своей жизни и жизни окружающих и действуют в соответствии с ней. Этому процессу способствуют также наиболее распространённые и обсуждаемые социологические диагнозы нашему времени. Такие авторы, как Энтони Гидденс[1], Зигмунт Бауман и Ульрих Бек высказывались недостаточно отчётливо в своей критике волюнтаризма, то есть иллюзии практически безграничной свободы индивида создавать и менять себя, которая замечательно укладывается в концепцию рынка как арены свободы (в частности, свободы выбора) и неолиберализма с его взглядом на человека как антрепренёра. С точки зрения этой идеологии современная молодёжь выглядит как «конструкторы жизненных проектов», которые должны, то есть вынуждены, как можно дольше удерживать свои опционы открытыми и постоянно отстаивать своё право изменить решение. Что бы ты ни делал, в чём бы ты ни пробовал себя, не позволяй себе увязнуть в этом. Никогда нельзя почивать на лаврах. Ничего нельзя принимать как данность. Нужно помнить, что единственная постоянная вещь — это изменения и что все твои накопленные знания, опыт и квалификации завтра могут оказаться устаревшими (с истёкшим сроком годности, как теперь принято говорить). Помни, что для того, чтобы выжить, ты должен суметь продать себя
Ричард Сеннетг (Сеннетг 2004) говорил в этой связи о «коррозии характера». Эту коррозию следует рассматривать вкупе с пере-утомлением, которое случается, когда индивиду приходится постоянно взвешивать, оценивать и переоценивать свои выборы (как уже сделан-ные, так и будущие) и увеличивать свои умственные возможности. Если верить эмпирически обоснованным выкладкам Сеннегга, к дезориентации и постепенному истаиванию и растворению личности, внутренней целостности и жизнеспособности ведут в первую очередь связанные с работой требования к гиб- ркосги, мобильности и адаптивной способности. В нашем обществе работа по-прежнему остаётся центральным элементом самосознания индивида, а постоянное повышение конкуренции и требований к гибкости вызывает перманентный страх получить слишком низкую оценку начальства и в любой момент потерять работу. Индивид непрерывно сдаёт экзамен, постоянно стремится к повышению собственной рентабельности, совершенствует способность продавать себя, причём не только потенциальному работодателю, но и в любой области общества, где он воспринимается как актив. Различные арены современного общества могут быть сколь угодно непохожими, пока их объединяет одно: привлекательность приравнивается к текущей рыночной стоимости, и именно эта логика лежит в основе всех оценок Страх неудачи, боязнь оказаться не на высоте и быть отвергнутым приличным обществом заставляет индивида всегда демонстрировать максимум своих способностей, и при этом ему никогда не хватает времени, чтобы сконцентрироваться. И если всё- таки выдаётся свободная минута, пауза, когда можно обдумать произошедшее, индивид не знает, на что её потратить, – разве что воспользоваться ею д ля «позарядки батарей». А как же время для себя? Спросите своих детей «Время для себя», – это когда папа гуляет с детьми, но мобильный телефон у него всегда включён, потому что выключить его – даже вечером или в выходные – всё равно что вычеркнуть себя из жизни на несколько часов кряду и тем самым совершить смертный грех – не быть на связи Мечта общества потребления о моментальном удовлетворении всех желаний навязывает индивидам свою логику и динамику: вы всегда должны быть доступны В любой момент. Ярким примером тому служит повсеместное распространение электронной почты – и дома, и на рабочем месте – и мобильных телефонов. Суще- сгвуют ли области, неподвластные непрерывной гонке достижений и сопутствующей ей тревоге? И где, если мы немного сместим акценты, можно быть свободным от роли потребителя и клиента?
[1] Гидденс, Энтони (Giddens, Anthony) (род. — британский социолог, основатель теории структурации.
Существует множество причин, по которым таких областей становится всё меньше Одна из таких причин связана с изменением роли медицины в нашей жизни. В современном обществе люди уже не шцут смысл жизни в изначальном космическом порядке (античное мышление), или во всемогущем Боге, или в моральных авторитетах общества. Они ищут его внутри себя Как я уже продемонстрировал, аутентичность, идеал, произрастающий из романтизма и его идеи о контакте со своими чувствами, желаниями и стремлениями, завоевала в наше время главенствующую позицию. Всё, что можно найти в душе отдельного индивида, описывается в терминах аутентичности Одним из сопутствуклцих этому новшеств является современное отношение медицины в целом и врачей в частности кжеланию изменить себя. В последние десятилетия врачи начали предлагать физическое лечение для облегчения психологических и социальных проблем Низкорослые мальчики получают гормоны роста, чтобы их рост не стал причиной психологических проблем; лысеклцим мужчинам прописывают «Пропецию», чтобы избавить их от клейма «лысых». По мере того, как психсшогическое благополучие становился официальной целью современной медицины, увеличивается также количество проблем, которые медицина предлагает решить своими средствами.
Конечно, в таком развитии много положительного. Однако мы обязаны задать один неудобный вопрос, касающийся так называемой «культурной сопричастности». С одной стороны нам трудно осуждать людей, часто знакомых, пользующихся услугами пластических хирургов для изменения своей внешности в соответствии с актуальными эстетическими идеалами, но с другой стороны мы должны признать, что все эти средства, помо- гаклцие решить социальные проблемы, приносят больше вреда, чем пользы. Они только усиливают и углубляют те проблемы, от которых должны помогать. Чем больше жителей Восточной Азии прибегают к помощи пластического хирурга, чтобы изменить разрез глаз, тем больше закрепляется в обществе стереотип, согласно которому узкий разрез глаз является постыдным и от него нужно избавляться по мере возможности. Список примеров такого рода может быть очень длинным: светлая кожа, большая грудь, «еврейский» нос, толстый зад, второй подбородок.. Этот список бесконечен.
Эта тенденция усиливается под давлением рынка и ведущих коммерческих предприятий. Всего за несколько лет антидепрессанты стали самым прибыльным лекарством в США Проблема в том, что ими нельзя лечить глубокую клиническую депрессию. И они всё чаще используются для лечения различных форм социальной тревоги, посттравматического стресса, нарушении пищевого поведения, всевозможных сексуальных расстройств, предменструального синдрома и т.д. Этот список тоже можно продолжать до бесконечности, поскольку естественного предела для него не существует. Большинство перечисленных мной недугов вплоть до недавнего времени считались редкими или даже несуществующими. Но как только фармацевтическая компания изобретает средство от какого-нибудь психологического нарушения, становится экономически выгодным, чтобы врачи как можно чаще ставили соответствующий диагноз. Чем больше людей уверует в то, что они страдают от какого-то нарушения, поддающегося лечению, тем больше медикаментов смогут продать фармацевтические компании. А мы уже знаем, что чем больше людей воспользуется этими медикаментами, тем сильнее будет социальное давление на тех, кто имеет те же нарушения, но ещё не изучал рынок в поисках подходящего предложения.
Во-первых, в этой смеси психолгии, медицины и коммерции, то есть в поиске экономической выгоды путём давления на самооценку и постоянного напоминания человеку о его проблемах, которые медицина может решить (Новое лекарство! Новый метод лечения!), есть много моментов, достойных критики Во-вторых, такой ход развития может кое-что рассказать нам о боли, о восприятии боли и примирении с неотъемлемыми базовыми условиями существования. Лично я вижу в развитии медицинских технологий, позволяющих менять себя, в приобретённом этими технологиями статусе «средств решения проблем» новый этап развития нашей культуры, стремящейся к тотальному контролю. Технологии отражают наш взгляд на мир как на объект контроля и манипуляции. Тот, кто возражает, к примеру, против генной инженерии или позитивной евгеники (когда родители определяют генетический профиль своего будущего ребёнка, чтобы он как можно лучше соответствовал их предпочтениям), или против того, что современное общество любит «играть в Бога», выражает таким образом обеспокоенность недостатком смирения в нынешней культуре, нашим высокомерием и безграничной верой в то, что созданные человечеством технологии смогут решить все проблемы, связанные с нашим несоответствием идеалу как в физическом, так и в психологическом смысле. От объявления чего-то нежелательным до попытки навсегда устранить это – всего один шаг. И я имею в виду не только всевозможные психологические проблемы (то, что в прежние времена называли «комплексами»), но и совершенно фундаментальные стороны человеческого бытия, которые до сегодняшнего дня считались неизменными, – например, старение и в конце концов сама смерть. Самоуверенность, о которой я веду речь, заключается в желании путём технологических открытий переделать, отменить и упразднить то, что мы не выбирали и что является непрошеной данностью, и получить над ним контроль, сделать это предметом выбора и частью ассортимента постоянно растущего рынка. Далее, эта самоуверенность (точнее, гордыня) заключается в том, что каждый получает индивидуальную возможность превращать предопределённое в произвольное, то есть в перекладывании ответственности за успешный выбор на плечи отдельных индивидов, «освобождённых» от коллективных уз и религиозных авторитетов любого рода.
Я утверждаю, что безграничная свобода выбора из постоянно увеличивающегося набора альтернатив во всё расширяющихся областях бытия в действительности оборачивается полной противоположностью, а именно — постоянно увеличивающимся принуждением к совершению выбора. И поскольку это принуждение, опять же, распространяется на каждого отдельно взятого индивида, в доказательство того, что каждый несёт ответственность за изменение и улучшение себя, тем самым возрастает давление общества, требующего, чтобы наши выборы были правильными, чтобы мы всегда использовали свои ресурсы оптимальным способом. В конечном счёте это ведёт к истощению и самоуничтожению, апатии и депрессии Результатом колоссального вклада нашей культуры в преодоление боли, попытки обхитрить как внутренние источники боли, так и её внешние проявления стало, судя по всему, то, что в жизни отдельного человека появилось больше боли – в психическом, а не физическом смысле. Когда происходит вторжение (пусть даже с целью улучшения) во все сферы личности, когда никто не может просто оставаться таким, какой он есть, и когда все достижения должны очень скоро сменяться ещё большими достижениями снова и снова, когда психика — личная идентификация и самооценка — подчиняются лишь всеобъемлющему императиву необходимости изменений, и ему же подчиняется наше тело, нужно остановиться и задать вопрос: кто в действительности, выигрывает от этой тирании во имя свободы и индивидуальности?
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В книге «Глядя на боль других» Сьюзен Зонтаг описывает религиозный и мирской взгляды на боль. Исходя из религиозных представлений, можно смотреть на боль – даже самую сильную, даже боль ребёнка, – как на нечто большее, потому что человеческое страдание связано с жертвой и самоотречением, а те в свою очередь с экзальтацией, то есть достижением более высокой ступени духовного развития, выходом за рамки бренности существования и кажущегося отсутствия смысла. Но для современного сознания, сформированного в условиях ослабления авторитета религии как в моральном, так и в культурном смысле, боль представляется исключительно негативным являением и понимается как чистое страдание. «Страдание всегда является результатом ошибки или преступления – поступка, который необходимо исправить. От страдания необходимо избавиться, потому что оно заставляет человека чувствовать себя бессильным» (Sontag 2003: 88). Другими словами, боль, понятая как страдание, не должна существовать, у неё нет никакой позитивной цели и оправдания. Это своего рода метафизическая ошибка, ошибка мира. Или антропологическая ошибка, ошибка человека. Или и то, и другое сразу.
Попытка дать ответ на вопрос, в чём причины боли, с точки зрения стороннего наблюдателя ставит меня на одну доску с теми – земными – силами, которые причиняют боль и утверждают, что у вызванного ими страдания есть цель, оправдывающая его. Но давайте подойдём к вопросу с другой стороны.
Элейн Скзрри считает, что в течение XIX -XX веков произошло глобальное изменение в отношении к боли, и это изменение всё больше укореняется в нашем сознании. Она цитирует многочисленные афоризмы мыслителей и писателей XIX века. Так, Карл Маркс писал: «Против душе в- ных страданий существует лишь одно эффективное противоядие – физическая боль». Оскар Уайлд: «Боже, избавь меня от физических мук, с душевными я и сам как-нибудь справлюсь»L. А один из персонажей романов Джорджа Элиогга замечает, что столько физическая боль может выдернуть меня из эгоистической скуки и помешать мне причинить себе вред» (Scarry 1985: 33). Только двадцатый век, который поднял людей (точнее, отдельные группы людей) до ранее недостижимого уровня материального благосостояния и физического благополучия, мог породить столь безграничное любопытство к различным нюансам психических нарушений, страданий и дискомфорта. Впрочем, более ранние эпохи были хорошо знакомы с привилегиями, подразумеваемыми психиатрически диагностированным безумием
Скэрри хочет обратить наше внимание на одну важную вещь. Она открыто считает убеждение, что психическая боль страшнее физической, предрассудком нашего времени; как и то, что значение и смысл — центральные понятия философии двадцатого века, особенно экзистенциализма – определяются не физической, но психической реальностью, не объективными обстоятельствами, а личным отношением; и что по сравнению с психической реальностью физический мир имеет второстепенное значение как в моральном, так и в психологическом смысле.
1 На гамом деле авторство эггаго афоризма приписывается французскому писателю и журналисту Альфреду Калю (1В5В-1922).
Так ли это на самом деле? Забыли ли мы, живущие сегодня люди, о том, что физическая боль доминирует над всем содержанием психики, как когнитивным, так и эмоциональным? Согласно утверждению Скэрри, «физическая боль может вытеснить психическую, поскольку она имеет свойство вытеснять любое содержание психики, будь оно болезненным, приятым или нейтральным. Признавая власть физической боли, способной вылечить даже безумие, мы тем самым признаём – сознательно или бессознательно – власть боли над всеми аспектами нашего бытия и существующего мира» (Scarry 1985= 34)·
Что она хочет этим сказать? Что типичная для нашей эпохи фиксация на «перегорании» людей и психических проблемах – это всего лишь следствие роскоши? Свидетельствует ли тот факт, что в наше время психическая боль считается более серьёзной проблемой, чем физическая, о том, что мы просто давно не сталкивались с -настоящей физической болью? Является ли одержимость собственным благополучием, собственной успешностью и самосовершенствованием признаком нарциссизма, возможно, патологического? Правда ли, что, поскольку наше общество практически уже решило проблему боли, равно как и проблему голода, мы вкладываем всё больше сил – включая последние достижения в области психотерапии и хирургических вмешательств — в мнимую борьбу с тем, что объективно уже не является проблемой, со всё более примитивными формами боли, ведь в наше время боль незаметно стала пониматься исключительно как психическая, а физическая боль уже практически не существует?
Скзрри напоминает нам, что физическая боль не только в субъективном, но и в безусловно объективном понимании должна рассматриваться как боль par excellence, учитывая данную нам человеческую природу. И это напоминание очень своевременно. Скэрри указывает нам на то, что когда внезапно случается сильная физическая боль, из нашего сознания и восприятия сразу исчезает всё остальное. Эта боль стирает личность и весь её мир. Это напоминание вносит очень важные коррективы в наше восприятие психической боли как первостепенной, сформированное современной культурой
Как мы уже говорили, в нашем обществе стало меньше боли, связанной с физическим износом, но при этом увеличилась доля боли, вызванной психическим стрессом. Одной из целей это книги было показать, что эпоха глобальных социальных перемен оказывает огромное давление на отдельнык индивидов. В современном мире всё начинается и заканчивается отдельно взятой личностью, личность задаёт масштаб всех ценностей. Когда индивид сам задаёт себе масштабы, когда отношение к себе определяется целью становиться всё более успепгным, когда мы используем все свои личные ресурсы, так что нам постоянно требуется «подзарядка», как сейчас принято говорить, очень сильно повышается риск исчерпания самого себя. «Erschöpfung an sich selbst», — как говорил 1Ьгель. Именно об этом в работе Скэрри нет ни слова. Может ли эта перспектива исчерпать себя оказаться страшнее физической боли, которую Скэрри определяет как связанную с телом?
Что составляет самую соль боли, какова самая сильная боль, которую может испытать человек, – возможно, это не так уж важно. Боль – будь она физической, психической или комбинацией их – имманентна человеческому существованию как таковому, и каждый проживает – терпит – её сам, хотя на мой взгляд боль в гораздо большей степени можно разделить с другими, подвергнуть трансформации при помолщ культуры, чем считает Скэрри, говоря о физической боли и ставя её во главу угла. Если не считать пытки и травмы, физическая боль является результатом необходимости, физической усталости, усилия и временного истощения во взаимодействии со внешним миром. Физическая усталость является следствием работы и связанной с ней нагрузки на тело. Для большинства из нас такой вид боли, рождённый вынужденным физическим трудом, уже отошёл в прошлое. В наше время боль — явление добровольное. Наша — давайте говорить «наша», а не «твоя» или «моя», как того требует идеология индивидуализма, – боль совсем другого рода Она происходит, говоря простым языком, от неизбежной уязвимости, которая всегда была частью человеческой природы, но которую мы (и в этом заключается культурное и историческое отличие нынешней эпохи от прежних) разучились терпеть – как в себе, так и в окружающих.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ НА РУССКОМ, АНГЛИЙСКОМ И НЕМЕЦКОМ ЯЗЫКАХ[1]
Бауман, Зигмунт. Глобализация. Последствия для человека и общества. М.: Эесь мир, 2004.
Бек, Ульрих. Общество риска. На пути к другому модерну. Mj Прогресс-Традип^н, 2000.
Бион, Уилфред Р. Научение через опыт переживания. Mj Когито-центр, 2003.
Бион, Уилфред Р. Элементы психоанализа. Mj Когито- центр, 2009.
Зиннзосотт, Дональд Вудс. Игра и реальность. М.: Институт общегуманитарных исследований, 2002.
Дюркгейм, Эмиль. Самоубийство. Спб.: Союз, 199а.
Кляйн, Мелани. Зависть и благодарность Исследование бессознательных источников. СПб.: Б.СК, 2001.
Клейн, Мелани. Зависть и благодарность. Спб.: Б.СК, 1997.
Клейн, Мелани. Психоаналитические труды В 6. т. Ижевск ERGO, 2007.
Кьеркегор С. Страх и трепет. М.: Республика, 1993-
Лакан, Жак Семинары ТЗ 17 вн. At: ИТДК«Гнозио, 1998-2003.
Мерло-Понти, Морис Феноменология восприятия. Спб.: Ювента: Наука, 1999.
Ницше, Фридрих. По ту сторону добра и зла. М.: Эксмо- пресс, 1993.
Ницше, Фридрих. Так говорил Эаратусгра К генеалогии морали. Рождение трагедии. Золи к власти. Mj Харнесг, 2007.
Сартр, Жан-Поль. Бытие и ничто: опыт феноменологической онтологии. М.: Республика, 2000.
Сеннетт, Ричард. Коррозин характера. Новосибирск Москва: Фонд coij^o-прогносгичесвих исследований *Тренды>, 2004.
Фрейд, Зигмунд. По ту сторону принципа наслаждения. Я и она Неудовлетворенность культурой. Спб.: Алетейв, 1998.
Хабермяс, Юрген. Вудущее человеческой природы. Λί; Весь мир, 2002.
Хайдеггер, Мартин. Бытие и времв. Mj Наука, 2006.
Хоркхалймер, Макс, Адорно, Тёодор В. Диалектика Просвещения. М: Медиум, 1997.
Ялам, Ирвин Д. Экзисгпенциалыняя психотерапия. М-· РИМИС,2008.
Beck, Ulrich. The Brave New World, of Work Oxford: Polity Press, 2000.
Ktrfcengen, Anne Luise. Inscriber bodies. Dordrecbt- KZuwer, 2001.
Alford, C. Fred. Melanie Klein & Critical Social Theory.New Haven- Yale University Press, 198$.
Alford, С Fred- The Psychoanalytic Theory of Greek Tragedy. New Haven: Yale University Press, 1992.
Alford, С Fred What Εγίΐ Means to Us. New Haven: Yale University Press, 1997.
Arnery, Jean.Jenseits ν on Schuld und Sühne. Muri chervDTV, 1988.
Darmer, Marie. The Logic qfJbriure // The New Jfarife Review of Books,June 24,2004: 70-74-
Ehrenberg, Alain. Die Müdigkeit, man selbst zu ζ ein // Hege- marin, Claudia (red.) Endstation. Sehnsucht Kapitalismus und Depression Berlin: Alexander Verlag, 2000.
EUiott, Carl For Better or Worse // Guardian Weekly, June 11} 2004:14-
Freud, .Sigmund. On Metapsychology Harmondsworth: Penguin, 1984.
Honnett,Axel (red.) Pathologien des Sozialen. FranJefurt/Mj Fisher, 1995-
Hurmeth, Axel. Leiden an Unbestimmtheit Bine Aktualisierung der Hegeischen Rechtsphilosophie. Stuttgart- Reciam
Lasch, Christopher. The Culture of Narcissism. New tonfe: Norton, 1979.
Lasch, Christopher. The Minimal Self: Psychic Survival in Troubled Times London-Picador, 1984-
Leaty, Stanley. The Psychocmaiytic Dialogue. New Hoven· Yale University Pres, 1980.
Ltngis; Alph onso .Abuses. Berkeley: University of California Press, 1994.
Ltngis, Aphonsa The Community of Those Who Have Nothing in Common Bloorntngton- Indiana University Press, 1994-
McGinn, Colin. Ethics, Evil, and. Fiction. Oxford: Oxford University Press, I999.
Riesman, David The Lonely Crowd New Haven: Yale, 1950.
Rose, Gillian. Jxwe’sWork.I^mdonr Chatto &-Windus, 1995-
Scarry, Elaine. The Body in Pain: The Making annd. Unmaking of the World Oxford, 1985.
Sereny, Gitta. The German Trauma. Harmondsworth: Penguin, 2000.
Sontag, Susan. Regarding the Pain of Others. London: Penguin, 2003.
Taylor, Charles. The Ethics of Authenticity. Cambridge: Harvard University Press, I992.
ЛИТЕРАТУРА НА НОРВЕЖСКОМ/ДАТСКОМ ЯЗЫКЕ, НА КОТОРУЮ ССЫЛАЕТСЯ АВТОР
Andeissan, Ноу. Vir tlds redsel for alvor. Oslo: S parts, cus, 2003.
Dahl, Αίγ & Eva DaLsegg. SJarra^r og tyrann. Et innsyn i psyko- patenee og ofrenes verden. Oslo: Aschehoug, 2001.
Haugsgjerd, Svein. Lidelsens karakter i ny psyklatri. Oslo: Pax, 1990.
L0gstrup, Knut Ε. Norm og spontanttet K^benhavn: Gyldendal, 1974.
Miller, Alice. HarneskJ ebner. Oslo: Gyldendal, 1930.
Nortyedt, Finn & Per Nortvedt Smerte – fenomen og forstielse- Oslo: Gyldendal Akademlsk, 2001.
Scherdin, Lill. Kontra Ilkulturer og etikk satt pi spisseiL Institutt Or kriminologi og rettssoslologL Doktoravhandling. Univer-
slteteti Oslo, 2003.
Skirdemd, Finn. Tapte ansikter. Det tragiske mennesket // Wyller, Trygve (red.) Skam. Perspektiver pä skam, жге og 8karal0shet ί det moderne. Bergen: Fagbokforlaget, 2001.
Tryti, Eva. Dagliglivets ondskap // Samtiden 4-2002:116-24
Vesaas, Haldis Moren. Uvshue. Oslo: Aschehoug, 1995.
Vetlesen, Arne Johan & Jan-Olay HenrikserL Moral ens sjanser t markedets tidsalder. Oslo: Gyidendal Akademisk, 2003.
Willig, Hasmus. Opttonssamfunnet og dets patologiske ud- yiklingstendenser. Manuskript, Rosktlde Unlversttet, 2002.
Ziehe, Thomas & Herbert Stubenrauch. Ny ungdom og usad- yanitge l«reprocesser. K^benhavn; PoUtisk Revy, 19ЯЗ·
[1] Курсивам выделены труды/ангары, не упомянутые в оснонном тексте.
